Голем - Страница 30

С огромным трудом я овладел собою и заставил себя — со скрежетом зубовным — смотреть на фотографию, пока постепенно не взял власть над нею.

Власть над нею!

Так же, как сегодня ночью над игральной картой.

Наконец-то! Шаги! Мужские шаги!

Пришел!

Ликуя, я подбежал к двери и распахнул ее.

Передо мной стоял Шмая Гиллель, а за его спиной — я слегка упрекнул себя, что испытал разочарование, — краснощекий с круглыми детскими глазами старый Цвак.

— Рад видеть вас в полном здравии, мастер Пернат, — начал Гиллель.

Холодное «вы»?

Стужа. Лютая убийственная стужа внезапно нагрянула в комнату.

Подавленный, слушал я вполуха, как тараторил Цвак, задыхавшийся от волнения:

— Вы уже знаете, снова появился Голем! Намедни только и говорили об этом, вы еще помните, Пернат? Весь еврейский квартал на ногах, Фрисляндер видел его своими глазами, Голема то бишь. И опять, как всегда, началось с убийства…

Пораженный, я стал прислушиваться — убийство?

— Так вы ничего не знаете, Пернат? — затряс меня Цвак. — Но внизу на углу висит грозное обращение полиции. Ну, я таки считаю, что, возможно, убили директора страховой компании Зотмана, «вольного каменщика». Лойзу забрали тут же — в доме. Рыжуха Розина бесследно исчезла… Голем… Голем. Это ж просто конец света.

Я ничего не ответил и увидел глаза Гиллеля: почему он так пристально смотрел на меня?

Сдержанная улыбка вдруг тронула уголки его рта. Я понял — она предназначалась мне.

Охотнее всего я бросился бы ему на шею от несказанной радости.

Вне себя от восторга я засуетился по комнате, не зная, что делать. Что сначала принести? Стаканы? Бутылку бургундского? (Осталась только одна.) Сигары?

Наконец я обрел дар речи:

— Но почему же вы не садитесь?! — Мигом усадил я обоих друзей в кресла.

— Почему вы все время улыбаетесь, Гиллель? — с досадой произнес Цвак. — Не думаете ли вы, что Голем — привидение? Мне кажется, вы вообще не верите ни в какого Голема?

— Я бы не поверил в него, даже если бы увидел его здесь перед собою в комнате, — невозмутимо ответил Гиллель, бросая взгляд в мою сторону. Я понял двоякий смысл его слов.

Цвак обалдело оторвался от вина:

— Показания сотен человек для вас это раз плюнуть, Гиллель? Но, Гиллель, подождите, подумайте над тем, что я вам скажу: в еврейском квартале теперь пойдет убийство за убийством! Это как пить дать. Голем ведет за собой грозную дружину.

— В скоплении похожих событий нет ничего удивительного, — возразил Гиллель. Отвечая на ходу, он подошел к окну и взглянул в переулок на лавку старьевщика. — Когда дует теплый ветер, он шевелится во всех корнях. В сладких так же, как и в горьких.

Цвак весело подмигнул мне и кивнул в сторону Гиллеля.

— Если рабби захочет, он расскажет нам о вещах, от которых волосы дыбом встанут, — вполголоса произнес он.

Шмая обернулся.

— Я не рабби, хотя и могу носить такой титул. Я всего лишь бедный архивариус в еврейской Ратуше и веду записи в книге — о живых и мертвых.

Я почувствовал скрытый смысл его слов. Даже актер-кукловод подсознательно ощутил это. Он затих, и некоторое время никто из нас не нарушал молчания.

— Послушайте, рабби, простите, я хотел сказать господин Гиллель, — снова после паузы продолжал Цвак, и его голос стал необычно серьезным. — Я уже давно хочу спросить вас кое о чем. От вас не требуется ответа, если вы не желаете дать его или не можете…

Шмая подошел к столу и, крутя в руках бокал, посмотрел на него. Он не пил вина, может быть, ему запрещал его еврейский закон.

— Смелее, господин Цвак, спрашивайте.

— Вы что-нибудь знаете, Гиллель, о еврейском мистическом учении Каббале?

— Совсем немного.

— Я слышал, что должен сохраниться документ, по которому можно изучить Каббалу. «Зогар»…

— Да, «Зогар» — «Книга сияния».

— Вот видите, есть-таки, — взъерошился Цвак. — Не вопиющая ли это несправедливость, что сочинение, якобы обладающее ключами к пониманию Библии и райскому блаженству…

— Лишь одним ключом, — возразил ему Гиллель.

— Пусть так, единственным, но ключом. Так вот, сей труд, ввиду его небывалой редкости и ценности, снова доступен только толстосумам? В одном-единственном экземпляре, каковой к тому же торчит в Лондонском музее, как мне рассказывали, верно? И вдобавок написанный на халдейском, арамейском и еврейском — или как бишь еще на каком? Могу ли я, к примеру, когда-нибудь в жизни изучить эти языки или поехать в Лондон?

— Неужели все ваши сердечные помыслы направлены только на это? — с легкой насмешкой спросил Гиллель.

— Положа руку на сердце — нет, — сознался Цвак, сбитый с толку таким замечанием.

— Тогда вам не следует жаловаться, — сухо произнес Гиллель. — Кто не жаждет духовности всеми клеточками своего тела, как задыхающийся — воздуха, тот не может причаститься божественных тайн.

«Несмотря ни на что книга должна была быть переведена, — промелькнуло у меня в голове. — Ведь в ней находятся все ключи к разгадке остального мира, а не только один ключ». Машинально я стал теребить рукой пагат, все еще лежавший у меня в кармане, но, прежде чем мне удалось сформулировать вопрос, Цвак уже задал его.

Гиллель снова загадочно улыбнулся:

— Любой вопрос, который может задать человек, в тот же миг есть и ответ, когда он созрел в уме.

— Вы поняли, что он хотел этим сказать? — обратился ко мне Цвак.

Я не ответил и затаил дыхание, чтобы не пропустить ни слова из сказанного Гиллелем.