Голем - Страница 61

— Скажите-ка, — удалось мне вставить словцо, — скажите-ка, господин… господин…

— Венцель, — выручил меня верзила, — меня зовут красавчик Венцель.

— Скажите, Венцель, что с архивариусом Гиллелем и его дочерью?

— На это нет времени теперь, — прервал меня нетерпеливо красавчик Венцель. — Меня в любой момент могут вышвырнуть. Так вот: я это я здесь, потому что признался в клевом налете…

— Как, чтобы пробраться сюда, вы только из-за меня совершили ограбление, Венцель? — поразился я.

Верзила небрежно покачал головой:

— Уж коли я взаправду пошел бы на грабеж, неужто бы меня раскололи? За кого вы меня принимаете?!

Мало-помалу до меня дошло, что честный малый схитрил, чтобы тайком передать мне в тюрьму письмо Хароузека.

— Ну так, поначалу, — лицо его стало серьезным, — мне надо натаскать вас в эбилепсии…

— В чем?

— Да в эбилепсии! Крепко слушайте и усекайте все в точности! Смотрите сюда. Сперва смутуйте слюну в варежке, — он надул щеки и задвигал ими, как будто полоскал рот, — тогда получите пену в пасти, смотрите, вот так, — с отталкивающей естественностью он показал, как это делается, — потом сжимаете пальцы в кулак, после закатываете фонари, — он страшно скосил глаза, — а потом — такое не каждому дается — давитесь от крика. Усекайте, вот так — бё-бё-бё — и заодно падаете. — Он грохнулся во весь рост на пол, так что вся тюрьма заходила ходуном, и, вставая, сказал: — Вот и эбилепсия в натуре, как нас учил блаженной памяти доктор Гульберт в «Батальоне».

— Да-да, до чего же похоже, — согласился я. — Но к чему все это?

— К тому, чтобы вас сперва выволокли из камеры! — объяснил красавчик Венцель. — Доктор Розенблат все ж таки недоумок. Ежели у какого-то хиляка отваливается голова, у Розенблата один ответ: мужик лопается от здоровья! И только к эбилепсии относится с большим решпектом. Это и к лучшему: тут же вас волокут в больничную палату. А тогда устроить побег — это раз плюнуть. — Он принял весьма заговорщицкий вид. — Оконная решетка в больнице вся перепилена и только склеена каким-то дерьмом для блезиру. Это секрет «Батальона». Вам всего две ночи потом надо быть на стреме, и коли увидите, как с крыши под окно спущена петля, тишком выньте прутья, чтобы никто не проснулся, проденьте плечи в петлю, мы вытянем вас на крышу и спустим на другую сторону улицы. П-баста!

— Но зачем мне бежать из тюрьмы? — робко возразил я. — Ведь я невиновен.

— Линять надо при любом раскладе! — возразил красавчик Венцель и от изумления вылупил на меня глаза.

Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы отговорить его от дерзкого плана, который, как он мне сообщил, был итогом обсуждения в «Батальоне».

Для него оставалось загадкой, почему я отвергаю «божию милостыню» и предпочитаю ждать, пока меня освободят.

— Во всяком случае, я признателен вам и вашим верным друзьям от всей души, — растрогался я и пожал ему руку. — Когда минуют все напасти, я буду первым, кто вас отблагодарит.

— Да чего там, — искренне отказался Венцель, — поставите пару кружек «пльзеня», но не больше, и мы вам спасибо скажем. Пан Хароузек у нас за казначея в «Батальоне», он уже рассказал нам, что вы наш тайный благодетель. Что ему передать, ежели я через пару деньков выйду на волю?

— Да, пожалуйста, — быстро сообразил я, — скажите ему, пусть навестит Гиллеля и сообщит ему, что я крайне опасаюсь за состояние здоровья его дочери Мириам. Гиллель не должен спускать с нее глаз. Запомнили — Гиллель?

— Гирель?

— Нет, Гиллель.

— Хилер?

— Да нет же, Гил-лель.

Венцель едва не сломал себе язык, произнося непривычное для чеха имя, но наконец с ужасными гримасами одолел его.

— И потом еще одно: пусть господин Хароузек — я дружески прошу его, насколько это в его силах, — позаботится об одной знатной даме. Он, конечно, знает, о ком идет речь.

— Видать, вы говорите о знатной трясогузке, забавлявшейся со своим немчиком — доктором Саполи? Так она же развелась с мужем и упорхнула вместе с отпрыском и Саполи.

— Вы точно знаете?

Голос у меня задрожал. Как я ни обрадовался за Ангелину, тем не менее у меня сжалось сердце.

Сколько я из-за нее перенес волнений, и вот на тебе — она меня забыла.

Может быть, она считала, что я в самом деле убийца?

У меня к горлу подступил горький комок.

Верзила, казалось, чувствовал, что для беззащитного человека свойственно говорить обо всем, связанном с его любовью, он догадался, что творится в моей душе, так как робко отвел взгляд и не ответил на мой вопрос.

— Может быть, вы знаете, что с дочерью Гиллеля Мириам? Вы знакомы с ней? — сдавленным голосом произнес я.

— Мириам? Мириам? — Венцель озадаченно наморщил лоб. — Не та ли, что ночами частенько ошивается в «Лойзичеке»?

— Нет, конечно.

Я невольно улыбнулся.

— Тогда не знаю, — сухо ответил Венцель. Мы помолчали.

— Что Вассертрума черти забрали, вы об этом, ясное дело, слышали?

Я в ужасе вскочил.

— Ну да, — Венцель ребром ладони провел по горлу. — Убит, убит, это был кошмар, скажу я вам. Когда взломали лавку — поскольку несколько дней его никто не видел, — я, натурально, оказался там первым — а чего теряться! И там в своем поганом кресле сидел Вассертрум, вся грудь в крови, глаза как плошки. Знаете, я крепкий парень, но у меня в котелке все кругом пошло, скажу я вам, и тут я скумекал, что вот-вот упаду без сознания. Самому себе стал твердить без продыху: Венцель, повторяю, Венцель, не трухай, это всего лишь мертвый еврей. В глотку ему всадили напильник, а в лавке все распотрошено вверх тормашками. Натурально, как по статье, убийство с целью ограбления…