Голем - Страница 24

Прежде чем видение дошло до моего сознания, инок снова стоял на своем месте. Я слышал стук своего сердца.

Бедная женщина оперлась на мою руку и беззвучно рыдала.

Я передал ей часть своей бодрости, обретенной мною в тот час, когда читал письмо, и теперь ко мне снова вернулись силы, и я увидел, как женщина постепенно приходила в себя.

— Я скажу, почему обратилась именно к вам, мастер Пернат, — снова начала она чуть слышно после долгого молчания. — Вы обронили всего несколько слов мимоходом, но я не могла их забыть многие годы. Многие годы.

Кровь застыла в моих жилах.

— Вы прощались со мной — не помню, зачем и почему, я же была еще ребенком, и вы сказали с такой искренностью и с такой печалью: «Прошлого не вернуть. Но вспомните обо мне, если когда-нибудь в жизни вы не будете знать, что делать. Быть может, Бог даст, мне можно будет помочь вам». Я тогда отвернулась и тут же бросила свой мячик в фонтан, чтобы вы не заметили моих слез. А потом решила подарить вам коралловое сердечко, которое я носила на шее на шелковой ленточке. Но мне стало стыдно, я боялась показаться смешной…

Память!

Ледяные пальцы столбняка сдавили мне горло. Мерцающий блеск тоски, точно из позабытой далекой отчизны, коснулся моих глаз — внезапно и пугающе. Маленькая девочка в белом платьице на тенистой лужайке дворцового парка, окаймленного столетними вязами. Я снова отчетливо увидел это перед собой.

Должно быть, я побледнел; а заметил я это по торопливости, с какой она продолжала:

— Я ведь знаю, ваши слова были сказаны под настроением, с каким вы прощались со мной, но они часто утешали меня — и я вам благодарна за это.

Я с силой стиснул зубы и сдержал крик боли, рвущей мне сердце.

Я понял: то была милосердная длань, закрывшая засов на воротах моей памяти. В сознание теперь четко вписалось, что непродолжительный мерцающий блеск исходил из далекого прошлого: любовь, так сильно овладевшая моим сердцем, надолго подточила мой мозг, и тогда ночь безумия пролилась бальзамом на мою кровоточащую душу.

Мало-помалу на меня снизошла тишина вечного покоя и осушила мои слезы, застилавшие мне глаза. Косные переборы благовеста сурово и величественно заполнили собор, и, радостно улыбаясь, я уже мог смотреть в глаза той, что пришла искать у меня защиты.

Снова стал слышен глухой стук дверцы экипажа и цокот копыт.

По вечернему голубому и сверкающему снегу спустился я в город.

Фонари удивляли меня мигающими глазами, а горы сваленных вместе елок под шепот канители и серебряных орехов говорили мне о наступающем Рождестве.

На площади Ратуши при сиянии свечей у статуи Мадонны нищенки в серых платках, перебирая четки, бормотали молитвы Богоматери.

Перед темным проходом в еврейский квартал присели на корточки лавки рождественской ярмарки. В центре ее, обтянутые красной материей и ярко освещенные коптящими факелами, стояли открытые подмостки театра марионеток.

Полишинель Цвака в пурпурно-лиловом одеянии, с кнутом в руке и привязанным к концу его хлыста черепом скакал верхом — под ним по сцене громыхал сивый мерин.

Перед сценой рядами, плотно прижавшись друг к другу, неподвижно сидела малышня и не отрывала глаз от действа — шапки надвинуты глубоко на уши, рты разинуты, — все зачарованно внимали стихам пражского поэта Оскара Винера, которые читал мой друг Цвак, спрятанный за стенами ящика:

А рыцарь наш был парень хват,
Под стать поэту тощ был тоже,
Носил заплаты ярче лат
И, напиваясь, корчил рожи.

Я свернул в темный извилистый переулок, выходивший на площадь. Там во мраке перед небольшой афишкой плотной стеной стояла молчаливая толпа.

Я подошел. Мужчина зажигал спички, и я успел прочитать обрывки строчек. Моя отупевшая голова удержала несколько слов:

...

РАЗЫСКИВАЕТСЯ!

1000 гульденов награды

Пожилой господин… одетый в черный…

… приметы:

… полный… гладко выбритое лицо…

… цвет волос: седой…

Управление полиции… кабинет №…

Как живой труп, бездумно и безучастно продолжал я не спеша свой путь мимо мрачных зданий.

Горстка крошечных звезд сверкала над фронтонами домов в убогой темени мироколицы.

Безмятежно уносился я мыслями обратно в собор, и тишина в глубине души моей становилась еще упоительней и безмерней, когда со стороны площади — как будто над самым моим ухом — в морозном воздухе раздался яркий голос актера-кукловода:

Так где сердечко из коралла?
На ленте шелковой оно
В лучах рассвета заиграло…

Призрак

До глубокой ночи я не находил себе места, шагая из угла в угол, ломая голову над тем, как лучше ей помочь.

Много раз я был близок к тому, чтобы спуститься к Шмае Гиллелю и рассказать ему то, что было доверено мне одному, и попросить совета. И каждый раз отказывался от своего решения.

Он вставал перед моим мысленным взором в таком величии, что мне казалось кощунством обременять его вещами, касающимися суетного бытия, после чего снова наступали моменты, когда меня начинали одолевать жгучие сомнения, переживаю ли я все это на самом деле, ведь прошло только совсем немного времени и тем не менее случившееся казалось мне таким странно поблекшим по сравнению с жизненным напором событий минувшего дня.

Неужели я все-таки не сплю? Можно ли мне — человеку, которому кажется невероятным, что он забыл свое прошлое, — быть уверенным хотя бы на миг, что все происшедшее со мной случилось наяву, если единственным свидетелем этому была только моя память?