Голем - Страница 25

Мой взгляд упал на свечу Гиллеля, все еще стоящую на кресле. Слава Богу, по крайней мере, одно непреложно — я разговаривал с ним лично!

Нельзя ли, не тратя времени на размышления, спуститься к нему, обнять его колени и как человек человеку пожаловаться, какая несказанная печаль подтачивает мне душу?

Я взялся было за дверную ручку, но тут же снова отдернул пальцы; представил, что произойдет: Гиллель из милосердия проведет рукой по моим глазам… Нет, нет, только не это! Я не имею права просить утешения. Она доверилась мне, надеясь на мою помощь, и если понимала, что находится в опасности, которая мне, впрочем, моментами казалась слишком ничтожной, — для нее опасность, несомненно, представлялась бесконечной!

Я старался рассуждать спокойно и трезво — еще есть время посоветоваться с Гиллелем завтра; беспокоить его сейчас — среди ночи — исключено. Так может поступить только сумасшедший.

Хотел зажечь лампу, но раздумал. Снова лунный отблеск отражался с противоположной крыши и освещал мою каморку ярче, чем мне это было нужно. Я боялся, что, если зажгу лампу, ночь станет еще длиннее.

Так велико было отчаяние при мысли зажечь лампу, чтобы только поскорее дождаться дня, — легкий страх подсказывал мне, что рассвет из-за этого никогда не наступит.

Я подошел к окну: там в вышине, словно призрачное, парящее в воздухе кладбище, стояли ряды вычурно украшенных фронтонов — как каменные надгробия со стертыми датами жизни и смерти, взгромоздившиеся на мрачные разрушенные могилы, эти «жилища», в которых толпы ныне здравствующих людей прогрызли норы и проходы. Долго я так стоял и пристально вглядывался, пока не начал тихо, совсем тихо удивляться, отчего же я не испугался, когда все-таки до моего слуха отчетливо дошел шорох осторожных шагов рядом за стеной.

Я прислушался: вне сомнений, там снова ходил человек. Резкий скрип половиц выдавал вкрадчивую робость ступающих подошв.

Я сразу пришел в себя. И буквально стал меньше ростом, так все сжалось во мне под влиянием желания услышать. И все ощущение времени сгустилось в одну точку сиюминутности.

Снова проворный шелест, будто испугавшийся самого себя и торопливо удалившийся. Затем мертвая тишина. Та затаенная, мучительно тягучая тишина, выдающая самое себя и моментами превращающаяся в бесконечную пытку.

Я стоял неподвижно, приложив ухо к стене, с чувством страха в горле оттого, что тот стоит за стеной точно так же, как и я, и делает то же самое.

Я продолжал прислушиваться: ни звука.

Студия словно вымерла.

Бесшумно — на цыпочках — подкрался я к креслу у своей постели, взял свечу Гиллеля и засветил ее.

После чего подумал: железный чердачный люк снаружи у входа, ведущего в студию Савиоли, можно открыть только изнутри.

На всякий пожарный случай я взял крючковатый обрезок проволоки, лежавший среди моих штихелей на столе: такие замки легко открывались. При первом же нажиме на пружину.

И что тогда произошло бы?

Это мог быть только Аарон Вассертрум, шпионивший за стеной, — возможно, рылся в комоде, рассуждал я, чтобы заполучить себе в руки новое оружие и улики.

Но много ли будет проку, если я вмешаюсь?

Ничтоже сумняшеся тут же решил: действуй, а не кисни в рассуждениях! Только бы прервать это ужасное ожидание рассвета!

И вот я уже стоял перед чердачным люком, осторожно нажал, протолкнул крючок в замок и прислушался. Точно: скользящий шорох в студии, как будто кто-то выдвигал ящик из стола.

В ту же секунду затвор отскочил назад.

Я успел оглядеть комнату и увидел, хотя было почти темно и свеча только слепила мне глаза, как человек в длинном черном пальто отскочил от письменного стола, мгновение помешкав в поисках убежища, сделал движение, словно хотел броситься на меня, затем сорвал с головы шляпу и быстро прикрыл ею лицо.

«Что вы здесь ищете?» — собрался было крикнуть я, но человек опередил меня:

— Пернат! Это вы? Слава Богу! Погасите свечу!

Голос показался мне знакомым, но ни в коем случае он не мог принадлежать старьевщику Вассертруму.

Я машинально задул свечу.

В комнате стоял полумрак — только в оконную нишу проникала мерцающая дымка, тускло освещавшая помещение, совсем как у меня, и я с предельным вниманием всматривался в темноту, прежде чем в изможденном лихорадочном лице, вдруг выплывшем из пальто, мог узнать черты студента Хароузека.

«Инок!» — готово было сорваться у меня с языка, и я тут же вспомнил вчерашнее видение в соборе. Хароузек! Именно тот человек, который мне нужен! И я вновь услышал его слова, произнесенные прошлый раз во время дождя, когда мы стояли под аркой ворот: «Скоро Аарон Вассертрум узнает, что стены можно проткнуть отравленной невидимой иглой, день в день, когда он схватит доктора Савиоли за глотку».

Значит, Хароузек — мой союзник? Известно ли ему тоже, что произошло? Его присутствие здесь в столь необычный час говорило само за себя, но я побоялся задать ему этот вопрос в лоб.

Он торопливо подошел к окну и посмотрел вниз в промежек занавесок на улицу.

Я догадался: он опасался, что Вассертрум мог заприметить огонек от моей свечи.

— Вы, конечно, думаете, что я ночной тать, шатающийся по чужим горницам, мастер Пернат, — произнес он неуверенным голосом после продолжительного молчания. — Но клянусь вам…

Я тут же перебил Хароузека и успокоил его.

Чтобы показать, что я не питаю к нему ни капли недоверия, а, напротив, вижу в нем союзника, рассказал ему с некоторыми пропусками, которые счел необходимыми, как обстоит дело со студией и как я боялся, что хорошо знакомой мне женщине грозит опасность в каком-то роде стать жертвой алчного шантажиста.